https://artchive.ru/encyclopedia/1742

«На лепестках Цветов написано посланье»: цветы как символ в искусстве

Отредактировано ozi (15-05-2016 13:20:05)

Портрет Лины Кавальери, одной из выдающихся оперных певиц. 1914 г.

Автопортрет.

Отредактировано Prima (03-08-2016 22:25:20)

https://artchive.ru/publications/2045

Босх в цифрах: число подлинников, стоимость ухода за бородой, размах юбилейных торжеств и другие непоследние вещи

Отредактировано ozi (08-11-2017 11:56:41)

Этот год в Вене посвящен искусству модерна - югендстиля.
По странному стечению обстоятельств ровно сто лет назад - в 1918 году скончались все выдающиеся представителя данного направления, его отцы-основатели: Густав Климт, Коломан Мозер, Отто Вагнер и Эгон Шиле.
Климту было 56 лет, Мозеру - 50, Вагнеру - 77, ну а Шиле всего 28. Вот такой страшный был год, да и испанка свирепствовала в воюющей Европе.
В том же году в Женеве умер менее известный, но от этого не менее уникальный художник, считающийся предтечей искусства модерна, реалистом-символистом-модернистом - Фердинанд Ходлер. Ему было 65.
На родине Ходлера особо не жаловали, а вот в Вене очень любили. И даже посвятили целый зал на выставке 1914 года в Сецессион - цeнтре венского югендстиля. Ну а этот год начался с подходящей уже к концу выставки Фердинанда Ходлера в музее Леопольда (был такой потрясающий меценат, передавший свою коллекцию городу).
Очень хорошо о Ходлере написано вот здесь:
http://www.liveinternet.ru/users/2010239/post75219189
Мы же укажем только на картины, удивительно созвучные ритмическому танцу (Ходлер увлекался антропософской эвритмией).

"Взгляд в вечность"

"Эмоция"

"Женщины"

И на вот это уникальное творение под названием "Правда":
нагая и ослепительная, с головой Медузы-Горгоны, которой страшно посмотреть в глаза, боясь окаменеть.
Так вот и отврачиваемся от неё, распятой, в порыве ужаса.

"Истина/правда"

https://artchive.ru/news/3190
https://artchive.ru/news/3195

Утерянный рисунок Климта хранился в шкафу пенсионерки, ранее работавшей в музее

Работу под названием «Двое лежащих» «Zwei Liegende» бывший секретарь Музея современного искусства Линца получила от директора этого учреждения в качестве платы за молчание о неправильно задокументированных работах Густава Климта и Эгона Шиле.

Рисунок австрийского художника Густава Климта, исчезнувший из музейной коллекции много лет назад, обнаружился среди вещей недавно умершей пенсионерки, ранее работавшей в музее современного искусства Линца (Lentos Kunstmuseum Linz). В своем завещании женщина, скончавшаяся в декабре 2017 года, описала ситуацию с неправильно оформленными шедеврами великих австрийцев, в итоге которой она стала обладательницей ценной работы Климта. Также она сообщила подробные инструкции о местонахождении рисунка, который решила оставить городу Линцу.

Этот рисунок Климта, а также три работы (картина маслом, акварель и рисунок) Эгона Шиле служили предметом долгого судебного расследования. Его инициировали наследники коллекционера и художницы Ольги Егер (Olga Jaeger), которая в 1951 году передала четыре работы музею Линца на условиях долгосрочной аренды. Однако когда после ее смерти в 2006 году наследники потребовали вернуть работы, тех на месте не оказалось. Родственники подали в суд.

В прошлом году было принято решение о выплате наследникам компенсации за утраченные работы в размере 10,1 миллионов долларов, включая 124 тысячи долларов за рисунок Климта.

Работу «Двое лежащих» Климта можно будет увидеть на выставках, которые весь 2018 год проходят в рамках крупного культурного проекта «Красота и бездна», чествующего ушедших 100 лет тому гениев модернизма Густава Климта, Эгона Шиле, Отто Вагнера и Коломана Мозера. Первая из них уже стартовала в венском Музее Леопольда.

Затем, после того, как наследники Ольги Егер компенсируют сумму, выплаченную за рисунок Климта согласно судебному решению, работа будет им возвращена. Между тем австрийская полиция сообщает о возобновлении расследования по поводу трех работ Эгона Шиле.

https://www.kommersant.ru/doc/3557320

Сказочников никогда не было много. 86-летний Александр Георгиевич Траугот — последний из оставшихся. Всю жизнь он создает книжки для детей

Волшебные акварели к сказкам Перро, Андерсена, Гауфа, подписанные "Г.А.В. Траугот", стали входом в магический и великий мир литературы для многих поколений. Три первые буквы — это Георгий, Александр и Валерий Трауготы — отец и два сына. Самые страшные карлики и красноглазые людоеды, самые загадочные принцессы, самые волшебные замки — все это на акварелях Траугота.

Дом Александра Траугота в Санкт-Петербурге — культовое место (кто только здесь не бывал!) и одно из самых недоступных для любопытствующих. Кажется, время здесь остановилось еще век назад. Траугот верит, что ручная муха, которая у него живет, умеет читать книги, и считает своим другом кота Бенедикта...

Александр Траугот и его жена Элизабет
Фото: Леонид Арончиков, Коммерсантъ

— Александр Георгиевич, в вашем творческом псевдониме зашифровано и имя вашего отца...

— Мой папа, Георгий Николаевич Траугот, поступил в Академию художеств в 21-м или 22-м году. Американская благотворительная организация АРА выдавала каждому студенту чашку какао и булочку, но отец был слишком, на их взгляд, румяный и цветущий. Поэтому, чтобы получить эту же булочку, он должен был рубить дрова. С отцом учился брат моей матери, Константин Янов. Как-то отец зашел к нему и поразился, увидев его младшую сестру: "Если бы у меня была такая сестра, я бы каждый день дарил ей цветы!" — сказал он. "Дари!" — сказал Костя. Так и случилось — они поженились. Мама, хотя и училась в Институте гражданских инженеров, тоже стала художницей, хотя и никогда не выставлялась. Если есть друзья, которых ты любишь и уважаешь и они тебя поддерживают, то совсем не нужно, чтобы признавала огромная аудитория.

Мы жили в коммунальной квартире на Большой Пушкарской вместе с бабушкой и дедушкой. Этот дом был необычный. До революции он принадлежал маминой семье, а строил его молодой архитектор Митрофан Фомичев. Он там накрутил сфинксов, нимф — это был его первый дом. Не все в нем сохранилось: кое-что потом с фасада пропало, а в 1917-м и в 1942-м в дом попадали снаряды...

— Вы всю жизнь иллюстрируете детские сказки. Видимо, это любовь из детства? Что вы в детстве читали?

— Я должен поспорить. Никаких детей нет. Все люди — дети. И даже с высоты своего возраста могу сказать: человек остается ребенком всегда.

А во времена моего детства детских книг не было, читали взрослые. Мой младший брат, например, уже в 9 лет читал наизусть отрывки из пьес Шекспира. Что еще делали?

В музеи ходили мало до войны, да и работали все много. Но такие походы запоминались. Эрмитаж и Русский музей отличались входом: каждому посетителю дверь открывал швейцар. А с моим отцом швейцар даже здоровался.
— Ваша семья всю блокаду была в Ленинграде. Только младшего брата удалось эвакуировать с детским садом. Я знаю, что вы сами чуть не умерли от голода. Как вы вспоминаете те дни?

— Во время блокады одни проявляли благородство, другие стали зверьми. Может быть, это детский острый взгляд. В очереди за хлебом нередко люди падали. В декабре 1941-го так упал мой отец, и у него украли карточки — он держал их в руке, потому что положить эту драгоценность в карман было нельзя. Мы остались без хлеба. Мама взяла меня за руку и повела к тете. Тетя была военным врачом, 480-й особый саперный батальон. Мы шли через весь город, отдыхая по пути в пустых трамваях. Трамваи же остановились где попало. Когда мы пришли, мама сказала тете: "Я хочу оставить вам Шурика, иначе он умрет". Так я остался жив.

Мы довольно-таки скоро перестали обращать внимание на бомбардировки. Сначала каждую тревогу ходили в бомбоубежище. Потом просто спускались в квартиру к соседям на первый этаж. Часто при бомбежках читали вслух, например Честертона "Человек, который был Четвергом". И в это время все качалось, мы слышали, как рядом падают бомбы. А мы жили как будто в двух мирах: реальном и мире Честертона... Перед окнами квартиры, где мы отсиживались, сейчас пустырь. И в войну был пустырь. В мае 1942-го начались занятия в школе, и нас послали копать огород на этот пустырь. Это было страшно, потому что мы часто натыкались на обрубки человеческих ног и рук...

Во время блокады напротив Эрмитажа стояла баржа, там была баня. Очень сложно было получить туда талон. И вот мы с отцом в 42-м году, в самое тяжелое время, почти в темноте с керосиновыми фонарями там мылись.
Отца поманил командир. Он сидел в бане в форме, видимо, был начальником. Поманил и сказал: "Ну вы и страшненькие". А однажды какой-то красноармеец, увидев меня с мамой, дал нам по куску хлеба с салом. И сказал моей маме: "Я хочу, чтобы вы это съели при мне. Потому что вы, может быть, кому-то отдадите". Это неизвестный человек, которого я всегда помню.

И вот Печковский поет арию Германа, обращаясь к портрету Сталина: "Что верно — смерть одна. Кто ей милей из нас, друзья. Сегодня ты,— на Сталина указывает,— а завтра я..." По залу прокатился вздох
— Вы учились в художественной школе в конце 1940-х. Для искусства это было мрачное время, даже третий этаж Эрмитажа с импрессионистами был закрыт. В вашей семье говорили об этом искусстве?

— Я поступил в школу при Академии художеств в 1944-м. Здание было частично разрушено бомбой, было очень холодно. Преподаватели и ученики плохо знали современное искусство. Ван Гог, Матисс — это было малодоступно. А у отца была библиотека, и еще в 30-е годы можно было получать иностранные журналы. Отец выписывал Cahiers d`Art. Так вот я как-то принес в школу репродукцию Матисса — портрет мальчика в розовой рубашке и зеленых штанах на желтом фоне. Надо сказать, у нас в школе никогда не было драк, но один мальчишка, когда увидел эту репродукцию, бросился на меня с кулаками. Такое у него было потрясение. Он был возмущен: эта репродукция опрокидывала многое из того, что он любил...

— В послевоенное время люди остерегались компаний, в гости ходили лишь к родственникам — боялись доносов. Вокруг вашей семьи много было осведомителей?

— Осведомителей было легко отличить. У нас были друзья из театра Образцова, они рассказали, что одна дама у них служит по совместительству в НКВД. Но показывать, что они это понимают, было нельзя, чтобы не вспугнуть, чтобы не вызывать подозрений. У осведомителей были свои правила: они всегда приходили без предварительного звонка по телефону, всегда по праздникам.

Как-то мы идем компанией, разговариваем о цвете, о колорите. Белая ночь. И видим: собрались дворники, все в белых передниках. Тогда у каждого дома всю ночь дворник дежурил, ворота запирались. А я говорю: "Как пингвины, очень красиво". Вдруг появляется милиционер, и нас забирают в участок. Начальник милиции спрашивает: "Какими языками владеете?" Оказывается, дворники сообщили милиции, что мы говорим на иностранном языке. Потому что употребляли непонятные им слова — кобальт, ультрамарин...

— Известно, что вы были знакомы со "всем Ленинградом". Неизбежный вопрос про Ахматову: были ли вы дружны?

— У нас было много общих знакомых. Мы, конечно, знали ее стихи, но знакомиться не было нужды. Это все равно что с Фетом знакомиться.

А вот сына Ахматовой, Льва Николаевича Гумилева, я знал много лет. В конце 1940-х отец писал панно в Этнографическом музее и там познакомился со Львом Николаевичем. У него была постоянная проблема — никуда не брали на работу. Моя тетушка-психиатр устроила его в библиотеку психиатрической больницы. Он, конечно, человек талантливый, но раненный тем, что он сын великих родителей. Нервный, очень самолюбивый. Помню, как встретил его на концерте певца Николая Печковского, дело было еще до ХХ съезда. Печковский только что вернулся из лагеря, влез в свой старый фрак. Зал был забит, и все бывшими сидельцами, Гумилев сидел в первом ряду. Напротив сцены висел большой портрет Сталина на красном фоне. И вот концерт начался. Более всего Печковский был знаменит в роли Германа в "Пиковой даме". И он поет арию Германа, обращаясь к портрету: "Что верно — смерть одна. Кто ей милей из нас, друзья. Сегодня ты,— на Сталина указывает,— а завтра я..." По залу прокатился вздох.

— Вы иллюстрировали Перро. Изображали прекрасную Францию, не бывая там. По старинным гравюрам?

— Я очень долго не хотел ехать во Францию вообще. Мне казалось, что нет уже той Франции, что мой мир будет разрушен. Но когда приехал, не разочаровался. Для меня Париж и Петербург связаны.

Я вспоминаю слова художника Ивана Яковлевича Билибина. Он, эмигрировав, жил во Франции, жил материально трудно. Ему говорили, что надо ехать в Америку. На что он отвечал: русский художник должен жить в Париже или Петербурге.
— Ваша жена Элизабет — француженка. Как вы с ней познакомились?

— Это романтическая история. Прилично ли ее рассказывать?.. Мне было около 25 лет. Я пришел в Эрмитаж — что-то лепил и хотел посмотреть одну скульптуру. Элизабет, идите сюда! Я как раз рассказываю о нашем знакомстве... Смотрю — группа школьниц-француженок. И вижу в профиль одну девочку с толстыми щеками. Эта картина как будто застыла у меня перед глазами. И я сам себе говорю: "Почему ты на нее смотришь?" Прошло много лет. После окончания Сорбонны Элизабет отправили по обмену преподавать русский язык в Ярославле. Она захотела поехать в Ленинград, и знакомые дали адрес моего брата. Так я познакомился с той девочкой, профиль которой остановил меня в Эрмитаже в 25 лет. Поженились мы уже в Париже. Я тогда купил новые ботинки, а в мэрии на Монпарнасе лестницы были деревянные и начищенные. Я поскользнулся и покатился вниз. Боялся, что это плохая примета. Обошлось...

— Вы сами никогда не хотели писать сказки?

— Когда я вижу лист бумаги, фарфоровую белую тарелку, холст, мне так естественно взяться рисовать, что уже трудно заставить себя писать...

Беседовала Зинаида Курбатова

https://artchive.ru/encyclopedia/

Рыба: вечно живой символ

Изображение рыбы в живописи мы встречаем нередко. Это популярный, красивый и многообразный символ, известный на протяжении многих веков в различных культурах.

Рыб почитают как символ зарождения жизни в соответствии с традиционными космогоническими представлениями большинства народов Земли: жизнь произошла из воды, поэтому и ассоциируется с процессом оплодотворения. Рыбные блюда, а также жертвоприношения рыбы преподносились в ритуальном богослужении всем богам подземного мира и лунным богиням вод, а также любви и плодородия. Этот символизм был известен как в Древнем Египте, так и в кельтской, индийской, месопотамской, бирманской, персидской культурах, искусстве восточных славян. В бронзовых фибулах VII века, найденных у села Зеньково на Полтавщине, связывающие звенья, по форме напоминают змей, рыб и хищных птиц, тем самым, соединяя три природные стихии: воздух, вода, земля. Изображение этого животного часто встречается в декоре ювелирных изделий Центральной Азии, где онo также было связано с идеей плодородия. В древности золотую фигурку рыбки носили как амулет (Амударьинский клад V—IV вв. до н.э., рыбка из Новой Нисы II вв. до н.э.); рыбы-дельфины изображены в виде застежек из Тилля-Тепе (Афганистан, I в. до н.э.). Образ рыбы нашел отражение и в орнаменте некоторых традиционных украшений северных таджиков и узбеков. Этот орнамент известен под названием «рыбий хвост «или «рыбья чешуя» и трактовался как символ многочисленного потомства, а в некоторых случаях выступал олицетворением богатства и счастья.
Из катакомб к вершинам

Самое широкое распространение и толкование изображение рыбы получило в раннехристианском искусстве III—VI вв. н.э., о чем свидетельствуют многочисленные образцы, обнаруженные в катакомбах, служивших местом собраний христиан в период первых гонений. Тогда символика употреблялась в первую очередь как тайнопись, чтобы единоверцы могли узнавать друг друга во враждебном окружении.

Символ Рыбы поясняет происхождение монограммы Иисуса. Христиане увидели в этом слове своего рода акростих (первые буквы каждого слова составляют осмысленный текст), рассказывающий о Христе. Каждая буква «древнегреческой рыбы» была для них соответственно первой буквой других, очень важных слов, выражающих исповедание христианской веры: «Iesous Christos Theou Hyios Soter» (греч.) — «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель» (сокращенно: ICHTHUS — Рыба).

С распространением христианства и его изобразительной культуры символ рыбы обрел многозначность. Прежде всего, это — символ крещения: как рыба не может жить без воды, так истинный христианин не обретет спасения, не пройдя через воды крещения. Насыщение пяти тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбками служило не только примером милосердия, но и широко употреблялось как метафора евхаристии (Рыбы и хлеба. Мозаика. Табха. Израиль. IV в. н. э.).

Встречающиеся на церковных эмблемах три рыбы, переплетенные между собой или имеющие одну голову, обозначают Троицу, явленную тем, у кого открыто духовное зрение. Не менее значимы сюжет о пророке Ионе, проглоченном «большой рыбой» и исторгнутом через три дня невредимым, символизирующий воскресение, а также евангельская притча о чудесном улове учениками Христа символизирующая «ловлю человеков» в лоно христианства.
Средневековую живопись, с ее строго религиозным характером реальный мир не интересовал. Поэтому выбор тем и сюжетов, разрабатываемых художниками, был крайне ограничен, а символика — строго зафиксирована рамками церковного богословия. От каждого художника требовалось четкое следование каноническим предписаниям и для этого существовали специальные учебники. В книжных миниатюрах и надгробных рельефах ХII — XIV вв. птицы и рыбы символизировали «верхнюю и нижнюю бездны». В эмблемах рыбы использовались сравнительно редко, поскольку означали немоту и безгласие.
Код алхимиков и язык крестьян
Символы, аллегории, метафоры, сложные ассоциации, аналогии и параллели были элементами специфического языка средневекового мышления. Каждая отрасль знаний видела в реальном мире, прежде всего, определенную систему символов в зависимости от точки зрения, с которой они рассматривались. Например, рыба для астрономов и астрологов была знаком Луны; алхимики рассматривали её как символ воды; в медицине она связывалась с флегматическим темпераментом; толкователи снов интерпретировали её как воплощение плотского вожделения, а для простого народа она ассоциировалась с постом. Изображение рыбы, подвешенной за голову, означало беспорядок, нарушение моральных норм. Причем, такими разнохарактерными значениями средневековое сознание наделяло каждую вещь, явление или предмет
Ренессансное мироощущение пробило брешь в системе средневековых эстетических представлений, и сквозь нее в религиозную живопись хлынул широким потоком земной мир. Существенный вклад в развитие европейской живописи был сделан Нидерландами в XV- XVI вв. Художники искали новые сюжеты, средства и способы выражения творческих идей. По прежнему в ходу были символы, но смысл изображения менялся в зависимости от того, какой именно язык мог быть приписан автору.

Творчество Иеронима Босха можно рассматривать как кульминацию перехода религиозной живописи в светскую, учитывая сохранение многозначности изобразительного кода. Художественный язык Босха никогда не укладывался целиком и полностью в канонические толкования. Художник часто употреблял определенные символы в значении обратном общепринятому, а также изобретал новые символы. Одна из самых известных работ мастера — триптих «Сады земных наслаждений» (1500−1510 гг.).

В творчестве другого великого художника той эпохи — Питера Брейгеля Старшего изображение рыбы иллюстрирует исключительно фламандские пословицы. Например, на картине «Голландские пословицы» (1559 г.) герои картины визуально обращаются с рыбой, как с продуктом, но художник в свои сюжеты вложил смысл, который до сих до конца не прочитан искусствоведами, поскольку не все пословицы дожили до наших дней.
Например, сюжет, где мужчина жарит рыбу, иллюстрирует пословицу «Жарить селёдку, чтобы поесть икры» (означает «сорить деньгами»). При этом возможно, в этом случае зашифрована пословица «Его селедка жарится не здесь» (все идет не по плану). К этому же фрагменту применима другая голландская пословица: «Там селёдка не жарится», т. е. его попытки терпят неудачу, он не получает того, на что надеется. В другой части картины крестьянин безуспешно ловит рыбу сачком: «Он рыбачит ниже сети» (упускать удобный случай).

Конечно, на многих картинах присутствует любимый сюжет «Большие рыбы пожирают малых» (как на работе Питера Брейгеля Старшего, 1556) — могущественные угнетают слабых; съесть самому или быть съеденным и др.

Особое место в этом контексте занимает образный ряд Джузеппе Арчимбольдо, который отразил водную стихию в женском портрете «Вода» (1563−1564 г.), составленном из различных морских обитателей.

Застолье сменило престол
Европейское общество претерпевало изменения и постепенно стала происходить переоценка ценностей. Символ Рыбы начал утрачивать свое сакральное значение и переходить в плоскость утилитарную: ловим, едим, получаем удовольствие. Это произошло в Голландии, где Реформация, запретив художникам писать картины на религиозные темы, вынудила их искать новые направления. Так появился натюрморт.

Первые натюрморты были сюжетно просты, изображение в них выстраивалось торжественно и чинно в соответствии с устоявшимися канонами: хлеб, бокал вина, рыба (символы Христа); нож (символ жертвы); лимон (символ неутоленной жажды); орехи в скорлупе (душа, скованная грехом); яблоко (грехопадении) и так далее. (Питер Клаас. Натюрморт. 1597−1661).
Рыба-символ, наделённая разнообразием смыслов и оттенков (от сатиры на человеческую похоть до отзвука споров о церковных таинствах и иерархии) получила широкое распространение в сценах рыбных рынков и лавок, ловли Рыбы и. т.д. Религиозные сюжеты постепенно начали уступать место буржуазным. Заказчиками произведений искусства уже стали не только церковь, но и новый зарождающийся класс. Каждая гильдия старалась заказать полотно для увековечивания своих заслуг, стало популярным иллюстрировать деятельность различных специальностей, ремесел.

Голландия и Фландрия, как ключевые центры развития европейской живописи, сосредоточили свое внимание на новых гуманистических ценностях: человек и его интересы.

Фламандский художник Франс Снейдерс в знаменитой серии «лавок» — «Рыбная лавка», «Фруктовая лавка», «Натюрморт с лебедем» (1613−1620 гг.) и др., изобразил столы, переполненные всевозможной снедью, чаще всего дичью или рыбой.
На полотнах сверкает серебристая рыбья чешуя, этим изобилием художник напоминает не о смерти, а об отшумевшей жизни. Не следует слишком доверять столь богатой картине — реальный быт того времени был значительно более скромным. Перед зрителем — воплощение духа старой доброй Фландрии, любви ее народа к земным дарам и простодушной мечты о благодатной Стране бездельников, где жареные куропатки влетают в рот всем желающим.

Всегда в цене

Активно использовали в своем творчестве «рыбную» тему художники начала XX века. Участники группы «Бубновый валет» стремились приблизить свое творчество к «народному лубку», создавая сочные красочные натюрморты конкурирующих с уличными вывесками, таких как «Натюрморт» (1910 г.) Ильи Машкова.

Одно из ярких упоминаний, апелирующее к классической традиции — картина основоположника метафизической живописи Джорджио Кирико «Священные рыбы» (1918 г.), в которой сюжет полон таинственности и многозначности. Да и название прямо указывает на смысл. Через десять лет Кирико создал натюрморт с рыбами, в котором он отказался от иррациональной загадочности, обратившись к традиционной образной системе.

Художников авангарда уже интересовали оптические иллюзии, игра форм, цвета, фактур (Зинаида Серебрякова, Жорж Брак, Анри Матисс).
По-своему интерпретировал образ обитательницы водной стихии Пауль Клее, создав в 1925 году картину «Золотая рыбка». Своим свечением, угрожающими «колючками» рыбка приковывает к себе взгляд зрителя. Вполне вероятно, что в этой работе автор решил обратиться к нереализованным детским фантазиям, и милое создание трансформировал в загадочную пиранью.

К мистической теме рыб обратился в 1940 г. Николай Рерих в картине «Заклятие. Терафим», на который изображен шаман, обращающийся в своем обряде к силам воды, огня, земли и воздуха.
Художники любят изображать рыб по сей день и, наверняка, будут все время возвращаться к этому образу. Скорее всего, их интерес будет продиктован свойствами обитателей морских глубин, заложенными на подсознательном уровне: водная стихия, изобилие, богатство и разнообразие природы.

Автор: Елена Настюк

Отредактировано Bani (21-05-2018 14:01:18)

Группа «Наби»: освобождение цвета

Группу французских художников «Наби» сложно вписать в крупное художественное направление вроде импрессионизма, экспрессионизма или модерна. Хронологически совпадая с каждым из этих мощных течений, художники-набиды проложили узкое, извилистое, стремительное русло для собственного искусства где-то посередине.

«Наби» переводится с древнееврейского как «пророк». Это название предложил группе молодых художников поэт и специалист по древневосточной словесности Огюст Казалис, когда в 1888 году они впервые заговорили об общих художественных целях. Основатели группы Поль Серюзье, Пьер Боннар, Жан Эдуар Вюйар и Морис Дени верили в совершаемый ими переворот в искусстве, но к званию «пророков» относились со здоровой иронией. «Наби прекрасных икон» называли Мориса Дени, «Очень японским наби» — Боннара, «Еще более японским, чем японский наби» — Рансона, «Интимным наби» — Вюйара, а Серюзье — «Наби со сверкающей бородой». Набиды признавали, скорее, мистическую роль художника как священника, посредника, раскрывающего невидимое.

Коробка с сигарами
Частная художественная академия Жюлиана, в которой познакомились и учились Поль Серюзье, Морис Дени, Жан Эдуар Вюйар, Поль Рансон и Пьер Боннар, была в конце XIX века самым серьезным конкурентом парижской Академии изящных искусств. Но конкуренция эта вовсе не была идеологической — здесь преподавали те же академики, которые отбирали картины для Салона. В Париже уже прошли все 8 выставок импрессионистов, Гоген скоро отправится в Полинезию, Ван Гог написал в Арле почти все «Подсолнухи», а в академии Жюлиана все еще пишут амуров, мифологические и исторические сцены. Будущим набидам всем около 20, они честно выполняют программу академии и почти ничего не знают об импрессионистах. Пока однажды Поль Серюзье не встретился с Полем Гогеном.

Поль Гоген. Морской пейзаж с коровой на краю утеса

Поль Серюзье. Талисман

В 1888 году Гоген и Серюзье вместе пишут в городке Понт-Авен в Бретани, говорят об искусстве, накладывают краски чистых цветов прямо из тюбиков, не смешивая на палитре, и курят сигары. Здесь Гоген дает юному коллеге несколько ценных уроков: «Какими вы видите эти деревья? Они желтые, поэтому накладывайте желтый, а эти тени скорее голубые — так пишите их чистым ультрамарином. А эти красные листья? Накладывайте киноварь». На картонной крышке от коробки с сигарами Серюзье набрасывает этюд, следуя этим рекомендациям, а по приезде в Париж называет его «Талисманом» и показывает друзьям из академии Жюлиана, объясняя наглядно основы синтетизма Гогена и субъективного взгляда на природу. Морис Дени вспоминал, что и он, и его друзья в этот момент почувствовали себя «свободными от ярма, в которое идя копирования загоняла их художническое чутье».

Набиды собираются вместе в одной из мастерских, чаще у Рансона — и к урокам Гогена добавляются долгие беседы о философии Плотина, чтение стихов Малларме и древней семитской литературы, погружение в неокатолический мистицизм, увлечение живописью символиста Пюви де Шаванна, замешанной на декоративности, аллегориях и ренессансных идеалах.
Автор книги о «Наби», британский историк искусства Катрин Куензли, говорит, что набиды замахнулись переформатировать отношения художника одновременно и с художественной традицией, и с субъективным восприятием, и с объективной окружающей реальностью. Художники «Наби», по ее мнению, сосредоточились на нескольких важных задачах: «во-первых, пересмотр отношений между ощущением и воображением в попытке сделать современное искусство более жизнеспособным; во-вторых, попытка выйти за рамки станковой живописи и задуматься о искусстве как части жизненного пространства; в-третьих, мечта связать человека с какой-то формой общественного идеала или опыта; и в-четвертых, попытка синтезировать современность с традицией».

Утро в Париже
Пьер Боннар
1911, 76×122 см

Нужное время, нужное место
Первые небольшие выставки группы «Наби» проходят в мастерской Поля Рансона, где кроме художников собираются поэты, владельцы журналов и театров. Но при этом личный стиль каждого художника развивается свободно, а принадлежность к группе не делает его заложником общих концептуальных выставок и принципов. К группе присоединяются Феликс Валлоттон, Кер-Ксавье Руссель и Аристид Майоль.

Парижские арт-дилеры и издатели прогрессивных художественных журналов, за 20 лет воспитанные импрессионистами, постимпрессионистами зорко различать значительные новаторские течения, принимают «Наби» сразу же. Амбруаз Воллар покупает их картины в личную коллекцию и устраивает выставки в галерее на улице Лафитт. С профессиональным интересом и личным восхищением работы набидов принимает в магазин «Дом нового искусства» немецко-французский арт-дилер Самюэль Зигфрид Бинг. Это он пару десятков лет назад одним из первых начал продавать в Париже японские гравюры, нэцке, ширмы и кимоно и, в свою очередь, возить в Японию новое французское искусство. Теперь к его страстным увлечениям добавились художники «Наби», а позже будет ар-нуво.
Но главные покровители «Наби» — братья Натансон, издатели авангардного журнала La Revue blanche. Это издание, в котором впервые появился восторженный отзыв о Сезанне, в котором пишут Марсель Пруст и Поль Верлен, Клод Дебюсси и Гийом Аполлинер.

В каждом номере La Revue blanche печатают литографии художников-набидов, а Морис Дени пишет несколько статей, из которых складывается стройная теоретическая основа всех исканий «Наби». Один из его афоризмов в качестве самого наглядного подхватывают позже многие историки современного искусства: «Картина — прежде чем стать боевым конем, обнаженной женщиной или какой-то историей — по сути плоская поверхность, покрытая цветами в определенном порядке». Сейчас может показаться, что в этом выводе нет никакого откровения, что это позиция чуть ли не всех авангардных -измов. Только до подобных высказываний Василия Кандинского еще должно пройти лет 20, а до схожих размышлений Казимира Малевича — около 25.

Историк-исследователь «Наби» Шарль Шассе объясняет, к чему стремились художники, члены группы: «Картина имела смысл только тогда, когда она обладала „стилем“. То есть, когда художнику удалось изменить форму наблюдаемых объектов и наложить на них контуры или цвет, выражающие его личность».

Каждый художник в группе, увлеченный поисками духовных, мистических, философских, бытовых, этических основ своей личности, развивает не схожий с остальными стиль. Набиды очень не похожи друг на друга.

Площадь Винтимилль. Пятипанельная ширма для Маргариты Шапен
Жан Эдуар Вюйар
1911, 230×300 см

Накануне модерна
Чтобы начать всерьез говорить о дизайнерских работах художников «Наби» в театре, частном интерьере, рекламной графике, придется мысленно вернуть слову «декоративный» высокий эстетический и интеллектуальный статус. Это та самая сфера деятельности, в которой Пьер Боннар, Поль Вюйар, Морис Дени придумывают и оттачивают язык будущего модерна. Они пишут циклы панно для частных домов и общественных зданий, придумывают паттерны для обоев и домашнего текстиля, расписывают сервизы и витражи, создают декорации для театральных постановок пьес Ибсена и Метерлинка. В отличие от нищих Писсарро и Ренуара, которые еще не так давно перебивались росписью штор и стен кабаков лишь от затяжного безденежья, набиды легко маневрируют в коммерческих заказах и сложных эстетических задачах. Некоторые арт-критики находят в их работах сближение с ренессансной традицией украшения храмов и домов фресками. Искусство, не зависимо от того, для музея, христианского центра или гостиной оно предназначено, выполняет все те же задачи.

В 1907 году русский коллекционер Иван Морозов завершает строительство особняка на Пречистенке, специально спроектированного для размещения его грандиозной коллекции. Он заказывает у Пьера Боннара панно «У Средиземного моря», а Мориса Дени приглашает оформить будущий концертный зал. Серию панно «История Психеи» Дени показывает в Осеннем Салоне, а в 1909 отправляет их в Москву. Вскоре он приедет в Россию и сам — следить за установкой работ, а между делом набросает для Морозова эскиз мебели и обивки для нее. У Аристида Майоля Дени закажет скульптуры для концертного зала, а с керамистом Андре Мете придумает набор ваз.
Предвосхищая ведущие идеи модерна, художники «Наби» размывают границы между искусством и рекламным плакатом, между публичным и частным. Их живопись обогащается приемами, которые стилистически свойственны печатной рекламе, японской гравюре, афише. Упрощенные формы, декоративность, большие области чистого, лишенного объема цвета, искажение и сплющивание перспективы. При этом красочная поверхность их картин — нарочито рельефная, живописно выразительная.

А декоративные интерьерные панно, напротив, обладают характеристиками чистого искусства. Они лишены повествовательности, музыкально ритмичны, часто непосредственно вдохновлены музыкальными композициями Шуберта, Дебюсси, Шумана. Набиды первыми придумывают жилое пространство, организованное по законам искусства. Но всегда отводят в нем живописи центральное, организующее место.

В 1894 году Таде и Мисиа Натансон заказывают Вюйару серию из 5 панно для украшения своей парижской квартиры. Это было большое открытое пространство с небольшими альковами, которое, к тому же, часто оказывалось рабочим кабинетом редакции La Revue blanche. Колористическая гамма и декоративные узоры на панно вдохновлены музыкой, которую играла Мисиа, талантливая пианистка. После распродажи в отеле Друо панно разъедутся по частным коллекциям, а к концу XX века окажутся в музеях.

Дочери Пелихтима
Поль Серюзье
1908, 162×100 см

В спальнях и в храмах
Набиды быстро освоят уроки Гогена — и скоро оставят полуабстрактный «Талисман» далеко позади. Первоначальное озарение отказа от реалистичного искусства для каждого художника разовьется в собственный стиль и направление поисков. Гоген будет искать вдохновения на Таити, а Серюзье останется верен Бретани, где они впервые повстречались. Но теперь он ищет на этой земле духовный баланс, гармонию между собственной душой и окружающим миром. Критик Леблан написал о Серюзье: «Серюзье кажется мне ключарем бретонской тайны; душа этого пилигрима песчаных холмов трепещет повсюду, где курится влажный, всепроникающий пар кельтской легенды, — будь то подлесок, вобравший все краски и пропитанный грибным ароматом; вершины деревьев, поднявшихся над „глубоким долом“; опавшая листва в луговинах; туман; женщина за прялкой и рядом с ней другая, что-то рассказывающая; пещера, заросшая папоротником; мхи и водопады в скалах…» Вместе с Морисом Дени Серюзье поедет в Италию и Германию — для обоих потрясением станут ренессансные фрески и немецкое примитивное искусство.

Поль Серюзье. Меланхолия

Поль Серюзье. Священный лес

Морис Дени. Борьба Иакова с ангелом

Морис Дени. Воздвиженье Святого креста и прославление жертвы мессы

В поисках священного искусства Морису Дени удается объединить формальное следование традиции Фра Анджелико и поиски духовной опоры в современном католицизме. Он охотно пишет религиозные сюжеты для церквей и христианских центров, возможно, даже является членом доминиканского братства — и по-своему стирает границы между индивидуальным и общественным.

Вюйара и Боннара, которые делили мастерскую у подножия Монмартра, критики называют наби-интимисты. Их мало интересовали духовные поиски и мистические видения, классическое искусство и связь с живописной традицией. Как, впрочем, и экзотика Таити, за которой отправился Гоген. Их сюжеты — близкие женщины за рукоделием в декоративных интерьерах, тихие спальни, нежащиеся обнаженные и играющие дети, городские пейзажи с высоты птичьего полета. Катрин Куензли утверждает, что именно эти художники смогли сделать мир художника и мир зрителя равными и близкими и (современному зрителю это трудно разобрать) стирали интимными будничными зарисовками еще и гендерные и социальные границы. По ее мнению, визуально приятные, баюкающие интонации работ Вюйара и Боннара позволяли зрителю мягко принимать большие перемены, происходящие в мире, и даже их провоцировать.

Пьер Боннар. Обнаженная в ванной

Жан Эдуар Вюйар. Ребенок в красном шарфе

Группа «Наби» перестала существовать приблизительно в 1905 году, когда каждый из художников отыскал собственный путь. Пути эти не всегда были ровными, а работы не равнозначными, но именно набиды разработали словарь модерна и многих будущих авангардных течений.

Автор: Анна Сидельникова

https://artchive.ru/encyclopedia/3018

Отредактировано ozi (25-06-2018 10:23:56)

В Музее изобразительных искусств имени Пушкина проходит абсолютно несравненная выставка "Эпоха Рембрандта и Вермеера. Шедевры Лейденской коллекции". Она продлится до 22 июля.

ГМИИ им. А.С. Пушкина при поддержке Сбербанка впервые в России представляет выставку шедевров Лейденской коллекции Томаса С. Каплана и его супруги Дафны Реканати-Каплан — одного из крупнейших и наиболее значимых частных собраний голландской живописи XVII века. В экспозиции будут представлены 82 произведения, ни одно из которых ранее не выставлялось в России, — восемьдесят картин и два рисунка.

Выставка, основной акцент которой сделан на Лейдене и сформировавшемся вокруг него художественном сообществе, рассказывает об истоках творчества Рембрандта, о его отношениях с соперниками и соратниками, а также о тех живописных традициях, которые сложились в Голландии в золотой для нее XVII век. Наряду с известными коллекциями Москвы и Санкт-Петербурга, работы, представленные на выставке, отражают глубокий интерес к голландскому искусству, существующий в России на протяжении уже более трехсот лет.

Посетители увидят шедевры Рембрандта Харменса ван Рейна (двенадцать живописных творений и один рисунок), Яна Вермеера Делфтского и Карела Фабрициуса (по одному произведению), Франса Халса (два), Геррита Дау (девять), Яна Ливенса (четыре) и других их выдающихся современников. Также будет представлен уникальный рисунок Леонардо да Винчи. Творчество великого итальянца не принадлежит к искусству голландского золотого века, но его небольшое произведение является жемчужиной Лейденской коллекции.

Томас Каплан с юных лет восхищался творениями Рембрандта и мастеров голландского золотого века. Тем не менее лишь в 2003 году он узнал, что далеко не все шедевры столь любимой им эпохи, включая работы самого Рембрандта, находятся в музеях и что многие из них доступны на художественном рынке. С этого момента он совместно с супругой начал свою невероятно амбициозную коллекционерскую деятельность.

Рембрандт, Халс и Вермеер — знаковые фигуры голландского золотого века, внесшие огромный вклад в развитие искусства последующих столетий. Страстно влюбленные в творения Рембрандта и мастеров его времени (отсюда название собрания — Лейденская коллекция), супруги Каплан благодаря неустанным поискам, основанным не только на имеющихся финансовых возможностях, но и на исключительно счастливой коллекционерской фортуне, за сравнительно короткий срок стали обладателями удивительной по художественной значимости подборки произведений голландской живописи золотого для нее XVII столетия. Томас и Дафна Каплан приобрели практически все аутентичные живописные произведения Рембрандта, которые изредка появлялись на международном антикварном рынке на протяжении последних 15 лет. И не только Рембрандта, но и многих его современников. В наше время, когда творения гениев старого (классического) искусства уже давно распределены между крупнейшими музеями и частными собраниями, имеющими глубокие исторические корни, супруги Каплан предприняли и успешно осуществили, казалось бы, несбыточный проект: собрать с нуля представительную и разнообразную по тематике коллекцию картин Рембрандта, Франса Халса, Яна Вермеера Делфтского и многочисленных камерных произведений лейденских мастеров — представителей так называемой тонкой живописи (fijnschilderei).

Лейденская коллекция, ядро которой составляет собрание работ Рембрандта, по своим масштабу и насыщенности уступает разве что ведущим национальным музеям мира. Посетители выставки познакомятся с шедеврами раннего лейденского периода творчества Рембрандта из серии аллегорий чувств: «Извлечение камня глупости (Аллегория осязания)», «Три музыканта (Аллегория слуха)» и недавняя находка — «Пациент, упавший в обморок (Аллегория обоняния)», самая ранняя из работ, подписанных художником. Зрелый период творчества Рембрандта, связанный с длительной и плодотворной работой в Амстердаме, представлен «Портретом мужчины в красном дублете», «Девушкой в расшитой золотом накидке», «Автопортретом с затененными глазами». Зрители увидят также знаменитую «Минерву», которая относится к ряду стилистически схожих работ, написанных Рембрандтом в период с 1633 по 1635 год и в настоящий момент принадлежащих Эрмитажу (Санкт-Петербург), Музею Прадо (Мадрид) и Музею Метрополитен (Нью-Йорк).

На выставке будет показана картина «Девушка за вёрджинелом» Яна Вермеера Делфтского, работы которого встречаются крайне редко. Это произведение – единственная работа зрелого периода творчества великого мастера, которая до сих пор находится в частной коллекции. В мире известно всего тридцать шесть произведений художника, и у зрителей есть уникальная возможность увидеть одно из них, поскольку творения мастера не представлены в собраниях российских музеев. Эта поздняя картина предположительно написана на холсте из того же рулона, что и другая работа Вермеера — «Кружевница», представленная в постоянной экспозиции Лувра.

http://www.arts-museum.ru/events/archiv … /index.php

И вот что ещё замечательно - на выставке ОФИЦИАЛьНО РАЗРЕШЕНО ФОТОГРАФИРОВАТь.

МЕВСИКАНСКАЯ ХУДОЖНИЦА  ФРИДА КАЛО

Фрида Кало родилась 6 июля 1907 года в Койоакане, пригороде Мехико (позднее она поменяла год рождения на 1910 — год Мексиканской революции. Её отцом был фотограф Гильермо Кало, родом из Германии. По широко распространённой версии, основанной на утверждениях Фриды, он был еврейского происхождения, однако, согласно позднейшему исследованию, он происходил из немецкой лютеранской семьи, корни которой отслеживаются до XVI века. Мать Фриды, Матильда Кальдерон, была мексиканкой с индейскими корнями. Фрида Кало была третьим ребёнком в семье. В 6 лет она перенесла полиомиелит, после болезни на всю жизнь осталась хромота, а её правая нога стала тоньше левой (что Кало всю жизнь скрывала[ под длинными юбками). Столь ранний опыт борьбы за право полноценной жизни закалил характер Фриды.
Фрида занималась боксом и другими видами спорта. В 15 лет она поступила в «Препараторию» (Национальную подготовительную школу), одну из лучших школ Мексики, с целью изучать медицину[8]. Из 2000 учащихся в этой школе было всего 35 женщин. Фрида сразу же заработала авторитет, создав с восемью другими учащимися закрытую группу «Качучас». Её поведение часто называли эпатажным.

В Препаратории произошла её первая встреча с будущим мужем, известным мексиканским художником Диего Риверой, с 1921 года по 1923 год работавшим в Подготовительной школе над росписью «Созидание».
В возрасте восемнадцати лет 17 сентября 1925 года Фрида попала в тяжёлую аварию. Автобус, на котором она ехала, столкнулся с трамваем. Фрида получила серьёзные травмы: тройной перелом позвоночника (в поясничной области), перелом ключицы, сломанные рёбра, тройной перелом таза, одиннадцать переломов костей правой ноги, раздробленную и вывихнутую правую стопу, вывихнутое плечо. Кроме того, её живот и матка были проколоты металлическими перилами. Она год была прикована к кровати, а проблемы со здоровьем остались на всю жизнь. Впоследствии Фриде пришлось перенести несколько десятков операций, месяцами не выходя из больниц.
Именно после трагедии она впервые попросила у отца кисти и краски. Для Фриды сделали специальный подрамник, позволявший писать лёжа. Под балдахином кровати прикрепили большое зеркало, чтобы она могла видеть себя. Первой картиной был автопортрет, что навсегда определило основное направление творчества: «Я пишу себя, потому что много времени провожу в одиночестве и потому что являюсь той темой, которую знаю лучше всего».
В 1928 году вступила в Мексиканскую коммунистическую партию. В 1929 году Диего Ривера женился на Фриде. Ей было 22, ему — 43. Сближало супругов не только искусство, но и общие политические убеждения — коммунистические. Их бурная совместная жизнь стала легендой. Спустя много лет Фрида говорила: «В моей жизни было две аварии: одна — когда автобус врезался в трамвай, другая — это Диего». В 1930-х годах Фрида какое-то время жила в США, где работал муж. Это вынужденное долгое пребывание за границей, в развитой индустриальной стране, заставило её острее чувствовать национальные различия.
С тех пор Фрида с особенной любовью относилась к народной мексиканской культуре, коллекционировала старинные произведения прикладного искусства, даже в повседневной жизни носила национальные костюмы.
Поездка в Париж в 1939 году, где Фрида стала сенсацией тематической выставки мексиканского искусства (одна из её картин была даже приобретена Лувром), ещё сильнее развила патриотическое чувство.
В 1937 году в доме Фриды и Диего ненадолго нашёл убежище советский революционный деятель Лев Троцкий; у них с Фридой завязался роман. Считается, что уехать от них его вынудило слишком явное увлечение темпераментной мексиканкой.
В 1940-е годы картины Фриды появляются на нескольких заметных выставках. В то же время обостряются её проблемы со здоровьем. Лекарства и наркотики, призванные уменьшить физические страдания, меняют её душевное состояние, что ярко отражается в дневнике, снискавшем широкую популярность.
В 1953 году состоялась её первая персональная выставка на родине. К тому времени Фрида уже не могла встать с постели, и на открытие выставки её принесли на больничной койке[20]. Вскоре из-за начавшейся гангрены ей ампутировали правую ногу ниже колена.
Фрида Кало умерла 13 июля 1954 года от воспаления лёгких. Незадолго до смерти она оставила в своём дневнике последнюю запись: «Надеюсь, что уход будет удачным, и я больше не вернусь». Некоторые знакомые Фриды Кало предполагали, что она умерла от передозировки, и её смерть могла быть неслучайной. Тем не менее, доказательств этой версии не существует, вскрытие тела не проводилось.
Прощание с Фридой Кало проходило во Дворце изящных искусств. На церемонии помимо Диего Риверы присутствовал президент Мексики Ласаро Карденас и многие деятели искусств.

Отредактировано Рома (16-10-2018 21:57:43)