Матиас Эйман - Гранд Опера

Жанна Аюпова, Игорь Колб

Михаил Барышников

Николай Цискаридзе, Жанна Аюпова

Балет «Видение розы», созданный для Т. П. Карсавиной и В. Ф. Нижинского на музыку «Приглашения к танцу» К М. Вебера (оркестровка Г. Берлиоза), был впервые представлен 19 апреля 1911 года в Монте-Карло труппой Дягилева. В России этот балет исполнен не был и лишь в 1967 году реставрирован М. Э. Лиепой.
В основу сюжета этого удивительного балета были положены две начальные строки стихотворения Готье, в переводе — «Я — дух розы, которую ты носила вчера на балу...»
Le Spectre de la Rose
1837

Soulève ta paupière close
Qu’effleure un songe virginal ;
Je suis le spectre d’une rose
Que tu portais hier au bal.
Tu me pris encore emperlée
Des pleurs d’argent de l’arrosoir,
Et parmi la fête étoilée
Tu me promenas tout le soir.

Ô toi qui de ma mort fus cause,
Sans que tu puisses le chasser,
Toute la nuit mon spectre rose
À ton chevet viendra danser.
Mais ne crains rien, je ne réclame
Ni messe ni De Profundis ;
Ce léger parfum est mon âme,
Et j’arrive du paradis.

Mon destin fut digne d’envie :
Pour avoir un trépas si beau
Plus d’un aurait donné sa vie,
Car j’ai ta gorge pour tombeau,
Et sur l’albâtre où je repose
Un poète avec un baiser
Ecrivit : Ci-gît une rose
Que tous les rois vont jalouser

Михаил Фокин был пленен строфами Теофиля Готье, посвященными душе цветка, а музыка Карла Вебера «Приглашение к танцу», оркестрованная Г. Берлиозом, помогла знаменитому хореографу создать образную пластическую форму своего балета.
В «Видении розы» Фокин вводит нас в мир романтической элегии, мечты, ускользающих видений.
К сожалению, от первой редакции балета осталось только несколько фотографий и описаний современников.
Так, С. Бомонт описывал восьмиугольную комнату. Все в ней казалось сине-белым. Белые рамы двух огромных французских окон, поднятые занавеси, скатерть на столе и ваза с розами на нем, простыни на приготовленной для сна постели в алькове. Синими были обои с большими белыми пятнами цветов, синее с белым покрывало лежало на софе в глубине сцены. Справа стояло кожаное кресло и белый мольберт, слева — туалетный столик с зеркалом и пуховкой для пудры. Полное отсутствие каких-либо безделушек В широко распахнутые окна был виден вечерний сад с большим количеством розовых кустов, покрытых красными и розовыми цветами. Через окно струился лунный свет, бросая блики на пол.
Фокин очень раздражался, когда начинались споры о женственности или мужественности этого персонажа. «Образ Спектра совершенно бесполый», — утверждал он. «Это дух цветка, прилетевший напомнить своим ароматом о любимом, о танце с ним на балу, об обмене словами, может быть о поцелуе. «Spectre ни в одном движении не похож на обычного танцовщика, исполняющего для удовольствия публики свои вариации. — писал Фокин. — Это — дух. Это — мечта. Это аромат розы, ласка ее нежных лепестков...». Нижинский был в трико, а корсаж его костюма и шапочка обшивались лепестками цвета увядающей розы. Судя по фотографиям, глаза у Нижинского чаще всего были полузакрыты, на губах блуждала легкая улыбка.

Его руки, по словам Фокина, «живут, говорят, поют». Согнутые в запястье сильнее, чем положено правилами балета, кисти расслаблены и напоминают лепестки, отяжелевшие от росы и наполненные пантеистическим покоем. «Выходной», как и заключительный, танец героя был стремительным и динамичным. «Большие прыжки, сильные движения, энергичные взмахи руками, виртуозные пируэты», — писал Фокин.
«Бог танца», «восьмое чудо света», «царь воздуха» — называли современники Вацлава Нижинского (1889—1950). Он один из тех, кто принес мировую славу русскому балету. Его танец, как и его жизнь, были мистическими, яркими.

Ромола Нижинская, жена Вацлава, писала о « видении розы» : «Маленькая хореографическая миниатюра под названием «Видение розы» на музыку Вебера, навеянная поэзией Теофиля Готье, стала жемчужиной среди композиций Фокина. Задуманная как дивертисмент для заполнения программы и сочиненная в спешке, она была столь изысканна, что сделалась, классической постановкой балетмейстера.
Юная девушка, вернувшись с первого бала, прислоняется к окну и мечтательно воскрешает в памяти впечатления вечера. Она думает о прекрасном принце и медленно целует приколотую к корсажу розу, которую он ей подарил. Одурманенная весенним воздухом и ароматом цветка, она садится на стул и засыпает. Вдруг душа розы, материализовавшийся плод ее фантазии, возникает в залитом лунным светом окне, одним прыжком оказываясь позади спящей девушки, словно дух, принесенный нежным ласковым ветром. Что это: запах розы или эхо обещания любви? Перед нами — стройное, бесполое существо, эфемерное, гибкое. Не цветок и не человек, а может быть, и то и другое. Нельзя сказать, кто это — юноша или девушка, или что это — сон или мечта. Изящный и прекрасный, как стебель розы, с теплой бархатистостью алых лепестков, чистый и чувственный одновременно, с безграничной нежностью он смотрит на спящую девушку, затем начинает легко вращаться. Это не танец, не сон, это действительно изумительное, бесконечно прекрасное «видение» розы. Здесь сплелись нерасторжимо реальность и мечта.
Одним прыжком танцовщик пересекает сцену, неся с собой овеществление снов — запах сада в июньскую ночь, таинственный свет луны. Он плывет по воздуху, завораживал зрителей, вдруг останавливается возле девушки, пробуждает ее, и она обретает свои желания, свои мечты, саму любовь. Он проносит ее через воздушные потоки, лаская, обольщая, любя, целомудренным жестом предлагая себя и оживляя счастливые моменты сокровенных переживании юного сердца на первом балу. И когда девушка мягко соскальзывает в кресло — с покорностью падает у ее ног. Потом невероятно легким прыжком взмывает в воздух и снова танцует вокруг возлюбленной, являя красоту в ее высшем проявлении. Нежным поцелуем он отдает девушке часть недостижимого счастья и исчезает навсегда.

Таким было «Видение розы», которое Нижинский донес до нас, — романтизм Готье, совершенное классическое па-де-де Фокина и душа, которую вдохнул в эту хореографическую поэму Нижинский. Вацлаву говорили: «В "Видении розы" хотелось плакать, от наслаждения». Впоследствии он признавался мне:
«Я хотел выразить красоту, чистоту, любовь — сверх всего, любовь в ее божественном смысле. Искусство, любовь, природа — только бесконечно малые части божественного духа. Я хотел уловить их и донести до публики, чтобы она поняла, что Он вездесущ. Если зрители почувствовали это, значит, я сумел отразить Его». Те, кому посчастливилось увидеть балет на сцене, сознавали, что являются не только свидетелями небывалого по красоте и артистизму зрелища, но как бы соприкасались с божественным началом.
Бакст, как всегда, создал изумительные декорации. Комната девушки была высокой, светлой, бледно-голубой. Под большим муслиновым занавесом — кровать в алькове, возле стены — обтянутая кретоном кушетка, белый стол, на нем белая чаша с розами. По обеим сторонам и на заднике сцены огромные раскрытые окна, выходящие в ночной сад. Еще была клетка с двумя канарейками, которую Бакст хотел повесить в центральном окне. Нижинский спросил: «Как же я тогда войду внутрь?» И каждый раз, когда клетку снимали и вешали где-то в другом месте, Бакст воспринимал это перемещение чуть ли не со слезами.
Знаменитый последний прыжок Нижинского в «Видении, розы», в котором он пересекал всю сцену, был поразителен. Со временем эта роль, которую он вначале так любил, стала раздражать его, потому что у многих при фамилии Нижинский непременно возникали ассоциации с этим прыжком. Вот почему Вацлав повторял: Я не прыгун, я — артист. Но впечатление от этого балета оказалось настолько велико, что после первого представления лондонский импресарио Маринелли попросил Василия показать балетные туфли Вацлава, дабы проверить, нет ли на них резиновых подошв. Другие исследовали сцену в поисках каких-нибудь специальных механических приспособлений, повышающих прыгучесть. Кое-кто пристально наблюдал за Нижинским, желая обнаружить, не прячет ли он в балетках амулеты…

Первоначальный эскиз костюма Бакст сделал прямо на Нижинском, разрисовав рубашку Вацлава. Художник раскрасил образцы шелка в розовый, темно-красный, бледно-лиловый цвета и бесчисленные оттенки алого и отдал Марии Степановне куски ткани для покраски. Затем вырезал лепестки розы различной формы. Одни пришивались плотно, другие свободно, и Бакст лично инструктировал костюмершу, как нашивать их так, чтобы костюм каждый раз создавался заново. В этот костюм из тонкого шелкового эластичного джерси «зашивали» Вацлава; он закрывал все тело, Кроме части груди и рук, где его бицепсы обхватывали браслеты из шелковых розовых лепестков. Джерси было расшито лепестками роз, которые Бакст всякий раз окрашивал по мере необходимости. Одни лепестки поникли, увядая, другие напоминали бутон, а третьи раскрывались во всей красе. После каждого спектакля Мария Степановна «оживляла» их специальным. -утюгом. Голову Вацлава облегал шлем из лепестков роз, а их оттенки — красные, розовато-фиолетовые, розовые и алые, — переливаясь, создавали непередаваемый цветовой спектр.
Грим Нижинского был задуман так, чтобы персонифицировать розу. Вацлав был похож на какое-то небесное насекомое — брови напоминали прекрасного жука, оказавшегося ближе всего к сердцу розы, а губы алели как лепестки цветка.
Необыкнопонный костюм после каждого выступления Вацлава таинственным образом рассыпался и после возвращения из реставрации, куда его часто посылали подновить, не досчитывался множества своих лепестков. Мария Степановна, заинтригованная этим обстоятельством, провела тщательное расследование и выяснила, что преданный слуга Василий сумел начать строительство собственного дома на деньги, вырученные от продажи лепестков с костюма Нижинского, которые он собственноручно состригал и продавал многочисленным поклонницам Вацлава. Друзья и сотрудники труппы позднее называли этот злополучный дом «замком Видения розы» и подшучивали над Василием, говоря, что он должен вечно благодарить Нижинского за то, что тот помог ему стать домовладельцем.»
Нижинский был неподражаем. Но особенно восхитительным был последний аккорд: прыжок-полет Видения

Завороженной публике казалось, что последний прыжок Нижинского был фантастичен по своей высоте и протяженности. Фокин весьма ревниво относился к восторгам в адрес Нижинского. Он утверждал, что подоконник был поднят на высоту «немного более фута». «Гром аплодисментов после "полета" Нижинского в окно раздавался не потому, что по размерам этот прыжок представлял что-то невиданное. Нет, это было окончанием легкого, воздушного, поэтичного и очень трудного танца; который весь был в исполнении Нижинского прекрасен». При всей сложности своего отношения к Нижинскому Фокин признавал, что «Нижинский был неповторим в "Видении розы"», что «благодаря его особой манере, образ стал менее мужественным и отличался от того, что создал я сам», как бы признавая его превосходство над собой. Однако в фокинском репертуаре Нижинского его феноменальные данные никогда не были показаны столь же ярко и выпукло, как в «Видении розы». Это отметил и Бенуа: «Так еще никогда не порхал, не кружился, не припадал и не улетал наш Вестрис...».

Использована книга Г.Добровольской "М.Фокин. Русский период"

Трудная задача - выбрать гениальнейшего из гениев. Но для меня это, однозначно, не Нуриев и не Барышников.
По утончённой работе рук - безусловно, Рузиматов. По изяществу линий - однозначно, Цискаридзе.
Поскольку привет является поклонником Эймана - то да, прекрасен Эйман в аромате розы.
При всём отторжении в свете последних событий, не могу не отдать должного таланту Колба.
Ну и, конечно, Гуданов и Малахов - мастера с большой буквы.
Мне кажется, Нуриев и Барышников танцуют какую-то другую, известную на Западе версию. Наши танцовщики - версию Мариса - Андриса Лиепы и Изабеллы Фокиной, а Эйманн - Сержа Лифаря, Николая Зверева и Антона Долина в обработке пострела Лакотта. Хотя, конечно, кто мог додуматься убирать из номера "фирменные" прыжки Нижинского, которые стали для Жанна Кокто визуализацией аромата розы, вот имя этого человека очень бы интересно было узнать.

Carla Fracci Paolo Bortoluzzi

Удивительное слияние в танце души и запаха розы со сновидением девушки. Несмотря на костюм ...

Zhanna Ayupova and Vladimir Malakhov

25.04.2015 - Ксения Острейковская, Филипп Стёпин