Ну, коль пошла такая пьянка....

Понастольгируем, повспоминаем....

Смондырёв не является основателем форума.

В интернете сохранился архив форума, из которого сдедует, что МА был всего лишь рядовым его участником, при этом очень активным.
Сидел он в какой-то европейской стране в разгар дружбы всех со всеми и стучал по клаве латинскими буквами за неимением русской клавиатуры.
Форум тогда был поистине людоедским - с угрозами жизни и здоровью неугодным артистам и участникам.
В какое-то время действительно основателям, к коим примазался  и Смондырём, это надоело.
Они решили модерировать форум, провели голосование и поставили за главного ушлого Смондырёва.
Тем более, что по возвращении на Родину он стал писать для "Коммерсанта", особливо бывая у своего сына в США - отбивал таким образом часть затрат на поездки.
Форум стал "театром любимых актёров":

- сначала Смондырёв всячески подмазывался к Цискаридзе. Дело дошло до того, что он поджидал его под колоннами БТ и советовал, как ему прыгать не то Солором, не то Альбертом. Понятно, что НМЦ его послал. После этого форум стал его травить вплоть до кислотного дела. А вместе с ним и его ученицу Воронцову. Как результат, возник форум Цискаридзе. Который потом сам себя и порешил, устроив цензуру почище смондырёвской.;

- с семьёй Осиповой Смондырева и его супружницу I.N.A. - некоронованную хозяйку форума - связывает нежная дружба. Посему все, кто покушается на святая святых - предателя Родины г. Осипову - банятся без дополнительных вопросов;

- но самый большой залёт у них произошёл со Смирновой: за Смирнову банили так, как не банили ни за кого. Видимо, был договорняк с Филиным и проплата от мужа-банкира. Ну, результат известен.

Единственный участник сего одиозного ресурса под именем OlgaK у нас пробегала.
Ушла, громко хлопнув дверью.
Повод: мадам не смогла пережить, что премьеру "Павильона Армиды" в Париже танцевала московская балерина Вера Каралли. И вот сколько ей ни провидили документов на сей счёт, она продолжала отстаивать "честь" петербургских прим.
Ну, что сказать - дура один раз, дура на всю жизнь.

Что касается болезни Смондырёва, то это, увы, правда.
И лично я желаю ему на этом пути всего, что может облегчить страдания.
НО: к мерзкой политике руководимого им ресурса данный факт отношения не имеет.

Кстати, там есть ещё один абсолютно омерзительный персонаж - лживый, спесивый и надменный: некая провинциальная дива Берколайко. Та самая утка.
Брррр. Омерзительная тётка. Даже внешне (прости, господи).

Форум интересен остался своей библиотекой периодики (кто бы мне подсказал, по какому алгоритму они выуживают все эти статьи со всех ресурсов).
А когда-то там отмечались и балетоведы, и критики.
Сейчас остался один Андрей Галкин.

Такие вот дела.

За последние дни две большие потери: Глеб Панфилов, Светлана Адырхаева....

Пустеет мир великих и больших.

На смерть Панфилова есть вот такая эпитафия.

"В ОГНЕ БРОДА НЕТ.
Он пришёл в кинематограф, как многие в ту пору – бросив успешно складывающуюся карьеру. Как приходили в кино начальник цеха крупного завода или молодой практикующий врач, преуспевающий архитектор или не дописавший диссертацию математик…
Инженер-химик, заведующий отделом агитации и пропаганды Свердловского горкома комсомола, молодой партаппаратчик, уже вкусивший власти, вдруг бросает всю эту повидлу и начинает снимать телефильмы.
Ему есть что сказать, и он не может и не хочет молчать.
Он сам в 1964 году написал сценарий и снял для Свердловского телевидения  среднеметражный (48 минут) фильм «Дело Курта Клаузевица», впервые сформулировав идею, которая потом не оставит его всю жизнь: «В огне брода нет».
Фильм про расстрелянного немецкого солдата, который отказался расстреливать русских. Про человека, отказавшегося быть палачом даже в ситуации, когда «или ты – их, или мы – тебя». Про человека, ценящего своё человеческое «я» выше, чем свою физическую жизнь.
Глеб Панфилов появился на «Ленфильме», еще будучи студентом-дипломником Высших режиссерских курсов, дабы снять свой первый «полный метр».
Фильм именно так и назывался: «В огне брода нет».
Картина для Панфилова стала судьбоносной.
Именно с неё началась для него «другая жизнь». Жизнь рядом с Чуриковой.
Панфилов «видел» свою героиню, и даже рисовал её.
Появившаяся в группе молодая актриса в точности походила на его рисунок.
Он её себе «вымечтал».
И потом она всю жизнь играла в его фильмах его «альтер-эго». Она на экране становилась материальным олицетворением его души.
…Молоденькая санитарка госпиталя на колесах, колесившего по фронтам Гражданской, «не красивая и не умная», как её характеризовал её возлюбленный, на досуге рисовала волшебной мощи картины. Настолько прекрасные, что взявший её в плен пожилой белый офицер предложил ей спасение… Но она смотрела своими кроткими глазами на «искусителя», а губы её шептали: «В огне брода нет»…
…Жанна стояла в центре костра, привязанная к столбу. Языки пламени уже лизали её босые ступни, но она продолжала осипшим голосом требовать: «Дайте мне крест!». И только когда ей принесли связанные крестом два прутика и вложили в руку, она дала волю крику боли и смерти, рвавшемуся из груди…
…Муж председателя горисполкома Елизаветы Уваровой плакал у гроба любимого сына навзрыд. Сама Уварова стояла рядом – прямая, как палка, со стиснутыми в нитку губами, с  остановившимся взглядом добела выжженных глаз. Она казалась то ли окаменевшей, то ли помешанной…
…Пока маститый писатель, саморазоблачался, кривляясь, а все участники вечеринки льстиво его уговаривали перестать, Саша молчала, глядя в стол. А потом тихо сказала: «Мне кажется, что Ким Алексеевич прав…».
…На ладонь Вассы внезапно легла мужская ладонь. Она подняла глаза и увидела мужа, которого сама же и убила. Но он был жив, улыбался ей и гладил её по щеке. Она торопливо, путаясь в собственных пальцах, стащила с носа очки и стала целовать его ладони, не сводя с него сияющих глаз. Слёзы заливали её лицо – но это были слёзы счастья и невыносимой, всепоглощающей любви. Смерть Вассы Борисовны Железновой была счастливой и лёгкой…
…Замотанная в платок женщина без возраста, Ниловна, разбрасывала по вокзалу листовки, приговаривая: «Кто не боится – читайте! Это речь сына моего!». А когда филер коротким движением пронзил её грудь чем-то смертоносным, смотрела на него безгневными изумленными глазами, не понимая, как после этого он будет жить. Так и упала, не поняв…
Каждый из этих эпизодов панфиловских фильмов был бы совершенно невозможен без Инны Чуриковой, которая словно из воздуха материализовалась в группе первого большого фильма Панфилова, и дальше превратилась в сердцевину его творчества.
Она стала его голосом.
Панфилов пришёл в кинематограф в эпоху «взыскующей интеллигентности». В эпоху, когда вопрос «кто, если не я?» звучал совершенно естественно.
В ту эпоху молодая учительница корила себя за нравственный провал: «Я не могу им объяснить, почему нельзя читать чужие письма?», а ученик 10 класса ехидно спрашивал директора школы: «Зачем мне слушать стихи поэта, которые износятся быстрее, чем его кожаный пиджак?».
Панфилов родился  как художник в эту эпоху и для этой эпохи.
Его санитарка-художница Таня Тёткина, далеко не всё умеющая объяснить словами, была именно тем взыскующим нравственным камертоном, какого хотела и находила эпоха. То, чего так и не смогли выяснить в своих спорах комиссар Евстрюков и санитар Фокич, она знала, потому что знала.
И за это знание было не то, чтобы не жаль жизни; за это знание её можно было отдать, хоть и жаль.
Паша Строганова из «Начала», ткачиха-артистка, тоже это знала.
Откуда-то, какими-то неведомыми миру путями вызнала всё и про искусство, и про любовь, и про человеческое достоинство. Про вещи, за которые можно взойти на костёр.
Когда вспоминают фильм «Начало» – всегда говорят про сцену с пилой: «Которая рука мешает – правая, левая?».
А я вспоминаю прежде всего эпизод, когда режиссер, которого блестяще сыграл Юрий Клепиков, хочет вытащить из поезда Пашу, убегающую домой от внезапного унижения. Когда она, уже почуявшая в себе кровь Жанны Д`Арк, мчится с чемоданом наперевес, как таран: «Поберегись!».
Панфилов и в молодости, и в глубокой зрелости умел снимать кино про страстотерпцев.
Про русское мессианское начало – в сколь угодно смешных и странных формах выражающееся.
Этого кроме него не умел никто.
Даже Тарковский, начав именно с этого – в первых двух фильмах – дальше эту страсть и эту ярость «не осилил». Остановился.
Осилил только Панфилов, как паровоз мчавшийся вперёд с этой своей идеей мессианского начала в человеке, – уже даже и тогда, когда это перестало быть модным, когда настали времена фарисейства, когда интеллигент, прежде начинавший счёт с себя, внезапно научился именно себе делать поблажки, «по случаю тонкой душевной организации» – но по-прежнему строго спрашивая с окружающих.
Эти все сюжеты про «тонкую интеллигентскую душу, которой было можно, когда другим – нельзя», – Панфилов отметал со всей прямотой и жёсткостью.
Да, наверное, аппаратчица Елизавета Уварова из «Прошу слова» была не самым утонченным персонажем на свете. Да, была прямолинейна, но для неё зато не существовало никаких «Один – пишем, два – в уме»!
Это и по жизни был для Панфилова сюжет, когда в огне брода нет.
Это была его личная философия.
Они оба, – и он, и Чурикова, –  и сами-то в молодости были такой парочкой Аввакумов, которым и в срубе сгореть –  было нипочём.
Панфилов отнюдь не всегда был баловнем судьбы.
Трагическая история фильма о Жанне, когда у тебя фактически уже треть фильма отснята, группа в азарте, актриса на невероятном кураже, она уже сыграла смерть Жанны...
А тебе говорят: «всем спасибо, все свободны»...
Что с этим делать и как после этого жить?
А затем и картина «Тема» оказывается на полке, из-за краешком поднятой в ней темы эмиграции из СССР.
Хотя сюжет-то там был совсем не про эмиграцию, а про ту самую интеллигенцию, которая распробовала вкус денег, хороших шмоток, заграничных поездок и всего такого. Когда «священный огонь», оказывается, легко гасится шелестом купюр и звоном орденов…
Но – хоть тресни, есть кому нести «священный огонь», пока живут в угрюмых российских глубинках эти вот искусствоведки Сашеньки и эти вот инспекторы ГАИ Синицыны.
О ком бы или о чем бы не снимал своё  кино Панфилов – в нём непременно должна была быть роль для Чуриковой, иначе в фильме не было того нерва, той сжигающей идеи, без которой непредставим кинематограф Панфилова, да и сам Панфилов – непредставим.
Именно про сыгранное Чуриковой он смело мог бы говорить: «Васса – это я!» или «Ниловна – это я!», потому что она, в любой роли играя женский характер со всей психологической подробностью и тонкостью, поверх характера всё равно играла идею, ради которой стоит жить, и ради которой умереть не жаль.
Недаром, в фильме «Романовы – венценосная семья», именно этой идеи и этой силы внутри фильма и не хватило: Чуриковой не позволили сыграть императрицу.
Семья, может, и получилась. А вот с венценосностью как-то не сошлось…
Панфилов и Чурикова – это был человеческий симбиоз. Они срослись кровеносной системой.
Оба гениальные, и оба, как старые корабли, обросли своими «ракушками». Она умерла, он не смог жить без неё.
В этом тоже можно увидеть невероятную человеческую – не только художественную – бескомпромиссность Панфилова: без неё всё потеряло смысл.
После них нам осталось их грандиозное художественное наследие.
Мощная страстность двух незаурядных личностей.
И правило, которое непременно следует запомнить: «В огне – брода – нет!»."

Ирина Павлова.

Внимательный читатель, безусловно, обратит внимание на последовательность имён и эпитетов....

Так что - всего лишь "большая" - народная артистка, балерина Большого театра.

Ну, а Панфилов - великий. С самого с "Начала".

Ирина Павлова на смерть Юрия Темирканова. ФБ.

Умер Юрий Темирканов.
Старый человек, уже отошедший от публичной жизни.
Но он был для меня той последней нитью, которая держала прочную связь с былым величием ленинградской культуры.
Юрий Хатуевич — один из самых прекрасных людей, какие мне встречались в жизни. И я помню его совсем молодым — еще дирижёром оркестра БДТ, еще в эпоху, когда такой оркестр в БДТ был.
И он пробегал по закулисью — худой носатый красавец, стремительный, со смоляной шевелюрой, вечно во что-то погружённый.
Потом он стал концертировать, и мы всегда старались попасть на его концерты в Ленинградскую филармонию. И обязательно на хорошие места, потому что еще неизвестно, что в этих концертах было важнее — слушать музыку или смотреть на Темирканова.
Смотреть на Темирканова надо было близко и сбоку — тогда была видна не только спина дирижёра, и это было важно, потому что он дирижировал всем: руками, телом, головой, бровями, губами, и это было завораживающее зрелище.
Один знакомый молодой скрипач — не без кокетства — говорил: «Да ну его, с ним работать невозможно! Постоянно отвлекаешься на его ужимки!».
Но этот же скрипач дал бы себе скорее руку оттяпать, чем пропасть из поля зрения Темирканова.
В нем самом, и в том, как он выстраивал партитуру каждой вещи — всегда была какая-то невероятной силы притягательность. Я думала, что это у меня чисто женское (а филармонические дамы и барышни от него всегда просто млели и кисли), пока Павлов мне однажды не сказал, что и его Темирканов завораживает, что и ему «глаз не отвесть».
И еще неизвестно, что завораживало больше — его музыка или он сам, «как предмет в пространстве».
Но ладно бы, только музыка, только облик его, только руки, только этот его «душой исполненный полёт».
Когда он начинал говорить — от звука его голоса просто мурашки бежали по телу. Я таких волшебных голосов, такого уникального тембра, как у него, всего-то несколько в жизни и слышала, — когда неважно уже, что человек говорит — только бы не переставал звучать этот голос...
Хотя, вру: что говорит — тоже было важно, потому что он всегда был умен, блестяще остроумен, так умел выстраивать собственную речь и говорил с таким лексическим благородством, какого и тогда не часто можно было услышать, а сегодня — и подавно.
И он всегда говорил то, что думал — ни под кого не подлаживаясь. Не только в молодости, но и тогда, когда быть прямым и честным стало не модно.
Человека такой высокой души, такого благородства, такой внутренней мощи и такого фантастического искрометного таланта я, пожалуй, и не встречала — только его.
Вот ведь, если Бог одарит — то одарит со всех сторон.
Когда он возглавил Мариинку, он сразу поставил «Пиковую даму».
И сколько я до и после той поры «Пиковых дам» ни пересмотрела, а лучше, чем та его постановка — не видела.
Вот там все нюансы и музыкальные акценты, сценография и пластический рисунок спектакля, и голосовая раскладка — всё настолько было «в меня», что спектакль казался просто идеальным...
Сколько лет прошло с той поры, а я по сей день его помню и по нему скучаю.
И еще: уж как в Питере злословили про всех театральных и музыкальных  «первачей» — пожалуй, ни в одном другом городе не злословили. Уж каких только сплетен и всякого такого ни ходило про Товстоногова и Владимирова, про разных больших и маленьких режиссеров и дирижёров!
А про него — практически ничего.
Ну, злопыхали, конечно, завистники, но всё по мелочи — ничего «эпичного».
Не давал оснований — и хоть тут тресни.
Не знаю, не помню уже, как скоро я поняла для себя, что он —  гений? Но мне кажется, что вот с этим ощущением, что он — гений, я живу всю свою жизнь.
Вообще, лицо нашего города всегда определяли примерно десять знаковых фигур.
Они формировали образ и облик, они оттачивали черты этого облика, собирая вокруг себя страту единомышленников, за уровень и «цену» которых отвечали лично.
Это всегда были директор Эрмитажа, директор Русского музея, главный дирижёр Филармонии, главный дирижёр и главный балетмейстер Мариинки, ректор Университета, Директор Пушкинского дома, главный режиссёр главного драматического театра (этот пункт всегда был подвижным — Театр Акимова, Театр Товстоногова, театр Додина), ректор Вагановки, ректор Консерватории, и, разумеется, обязательная парочка «главных» режиссёров Ленфильма.
Сколько себя взрослую помню — Ленинград, внешне холодноватый и не слишком приветливый, — на самом деле всегда был неиссякаемым сосудом творческих страстей и идей.
Всегда там всё было поперек официоза, но такое яркое и своеобычное — стоило только заглянуть внутрь.
Что театр, что кино, что поэзия, да и вообще литература, что питерский рок, и даже питерское ТВ и питерская попса — всё было огненным клубком, всегда откуда-то выпрыгивали необычные и ярко  талантливые люди во всех сферах деятельности — как на пружинке.
И всегда — ни на кого не похожие.
И как их было много, и как было плотно.
Сейчас только начни вспоминать — имена посыплются, как из рога изобилия.
Уж как из Питера Москва высасывала — прям, пылесосом — и не могла всё высосать.
Уж как Питер закатывали в асфальт — всегда на моей памяти закатывали — и никак не могли закатать.
Питер был каким-то нескончаемым источником творческой фронды, вечного художественного сопротивления тупым пошлым трендам. Всегда он был шальной и непослушный.
И вдруг — смогли. Закатали.
Прям, асфальтовый плац образовался на месте художественной жизни города.
Одни усталые накрашенные старики — даже если совсем молодые.
Зато все — в тренде.
Ужас какой-то.
Невыносимо это.
Темирканов, всё менее публичный в последние годы, оставался тем последним абсолютным камертоном питерской культуры (и, если угодно — питерской фронды), который был подобен ленинградскому метроному: пока он был — мир знал, что город жив.
И как бы дальше не вышло, как после ухода Ирины Антоновой: разгром и разграбление.
Окончательная сдача на милость варваров.
Уже никого ныне не осталоссь, чтобы сопротивляться нашествию варваров, стоять насмерть, защищая свой бастион...
Юрий Хатуевич, дорогой, любимый, прекрасный, всю жизнь обожаемый — прощайте, Великий Человек!!!
Царствие Вам Небесное и вечная память.
И этой вечной благодарной памяти о Вас у меня никому никогда не отнять.

А ларчик просто открывался

Чатаю тут намедни сообщение в ФБ госпожи Сигаловой о том, что исполняет она свою давнишнюю мечту и ставит на сцене КЗ "Зарядье" некий спектакль по рассказу М. Горького "Нунча".

Преисполняюсь уважения к г. Сигаловой: вот, думаю, такой занятой человек, кучу всяких курсов ведёт, кафедрами заведует, по всему миру чего-то там ставит, а, гляди-ка, успевает читать, да не кого-нибудь, а полузабытого в наше время Горького.

Ну, и углубляюсь в суть проблемы.
При этом выясняю, что по крохотному рассказу из серии "Сказки об Италии" уже ставился балет, вернее, кинобалет.
А именно - "Последняя тарантелла" режиссёра Александра Белинского и хореографа Олега Игнатьева.
С Ольгой Ченчиковой в главной роли.

Вот и всё.
И ничего читать не надо.
Всё новое - хорошо забытье старое.
И Сигалова - мастер плагиата.
Так ларчик и открылся, и захлопнулся.

Вот так и живём: великих не замечаем, а виноват дядя Стёпа.

Простите, вырвалось.

По следам дискуссии разговора слепого и онемевшего от слепоты.