"Гельцер —  наследница Прасковьи Лебедевой  и Анны  Собещанской 
—   плясала под «старинные забытые мотивы».  Этим  прежде  всего  объяснялось  отличие  современниц.
Её  «русской» от «русской» двух знаменитых
Матильда Кшесинская и Анна Павлова исполняли свои номера под музыку  известной  песни  Алябьева  «Соловей».  Поэтические обобщения композитора продиктовали стилизацию русской пляски. Притом каждая балерина предлагала свой взгляд на образ русской  красавицы,  окрашивая  сценический  результат  приметами собственной  личности.  Хранительница академического  канона, Кшесинская  резво  и  гордо  привораживала пластикой,  в которой отчетливо просматривались позиции классического экзерсиса. В узорчатой пластике Павловой высвечивались изысканные фантазии мирискусников. Екатерина Гельцер воскрешала под «старинные забытые мотивы» традицию национальной пляски,  завещанной  в  истовости  и  чистоте  поколениями  московских танцовщиц. Те унаследовали  эту  пляску от крестьянских дочерей  —  танцовщиц крепостных театров  рубежа ХIII-ХIХ веков. А в  пору Отечественной войны  1812 года эта пляска занимала центральное место  у патриотического  московского зрителя.
«С  каким  танцем  может  сравниться  русская  пляска,  если видишь  в  ней  молодую девушку,  полную,  румяную,  с  стройной талией,  с  хорошо  выправленным  корпусом  и  руками,  с  выражением  в лице,  плывущую,  как лебедь по озеру!  Столько неги,  чувства, движения, благородства в этом танце!
Даже самые па этой пляски отличаются скромностью и какой-то действенной стыдливостью!  Тут нет  ничего  вакхического,  ничего  резво чувственного или  похожего на французские изысканные аттитюды».
Эти  строки  балетмейстера Адама  Глушковского,  служившего при московских театрах с 1811  года,  перекликаются с характеристикой «лебедушки» Гельцер в русской пляске. Владея всеми тонкостями  классической  школы  танца,  не 
уступая  в  виртуозности сильнейшим  из  итальянских  и  петербургских  балерин,  Гельцер оставалась  полномочной  представительницей  московских традиций.  У  неё  можно  было  учиться  «русскому  произношению»  в танце, 
как учились ему художники  слова у московских просвирен. О том свидетельствуют портреты Гельцер в костюме и позах из её «Русской». О том же говорят воспоминания практика. Сверстник  Гельцер,  петербургский  танцовщик  Николай  Солянников считал, что в «Коньке-Горбунке» у Гельцер «был бесподобный номер  —   «Русская»...  Танец состоял  из  пластических  поз,  причём каждой позе соответствовало мимическое выражение. «Русская» требовала больших артистических данных и за внешней незамысловатостью скрывала филигранную, продуманную игру». Похвала Солянникова дорого стоила. Крупный актёр, в течение полувека  бессменно  исполнявший  на  сцене 
Мариинского-Кировского театра ведущие  мимические  роли,  профессионально оценил талант московской  гостьи.
Спустя  два  года А.Л.Волынский  посетил  очередной  петербургский концерт Гельцер и назвал статью о танцовщице —  «Русская». «В «Русской» Е. В. Гельцер действительно прекрасна, —  писал он. —  Русская танцовщица по существу,  по характеру своего большого таланта,  русская танцовщица даже,  как я уже говорил, в сфере идеально-классической хореографии, она развернула тут все своё замечательное искусство. Под звучную музыку оркестра  выплыла на сцену русская женщина.  В темно-золотистых башмаках, она мягко скользила по полу, то вперёд, то назад, ловко и чеканно постукивая невысоким каблучком.
То опускала, то кокетливо  поднимала  красивые  плечи,  очаровательно  играя  при  этом руками. А танцующие ноги,  выбиваясь из-под не очень длинного, пышно расшитого сарафана, в слитном мерцании различных красочных
оттенков,  казались летящими белыми  крылышками».

Вера Красовская. Спасибо дорогому tain.